Милле носит свою обожженную резину как знак отличия, Майлз превращают большое, красное, жадное влагалище в символ сексуальности и желанности. Смысл не в том, разделял ли кто-то именно эти желания Майлз. А в их откровенных свидетельствах об источниках сексуальности и жизненной энергии за пределами слышимости. Конечно, были и другие. Но именно Робин дала мне понять: пути назад нет и не может быть[82].
Большую часть юности я хотела виски-секса, и получала его, чему (в большинстве случаев) была рада. Но я не меньше рада и тому, что в конце концов протрезвела. Одно из преимуществ трезвости заключается в том, что мы несем ответственность за всё, что выпили, вне зависимости от пола или сексуальной ориентации, вне зависимости от жизненных обстоятельств. Это не значит, что один несет ответственность за плохие поступки, которые в состоянии алкогольного опьянения совершает кто-то другой. Это просто значит, что мы не извлечем никакой выгоды, если будем перекладывать решения об употреблении на других (например, «он меня напоил»). И здесь я согласна с Кипнис: мы должны открыто и без опаски говорить об алкоголе и сексе и должны признать, что употребление большого количества алкоголя, особенно ради ослабления самоконтроля или и вовсе избавления от него, можно считать симптомом «неравномерного прогресса в женской эмансипации (включая амбивалентность ответственности за собственную свободу)».
Амбивалентность ответственности за нашу собственную свободу не значит, что мы глупые, неспособные, занимаемся саморазрушением или ищем способы навредить себе. Это значит, что мы люди. И быть человеком значит не всегда хотеть, чтобы каждый момент жизни был шагом на длинном пути к эмансипации и просветлению. Это значит сопротивляться желанию, обойти стороной или зайти в темные комнаты.
Алкоголики или нет, но большинство людей пьют отчасти для того, чтобы облегчить ужасное бремя независимости; а отчасти потому, что это приятно и любопытно и настолько же страшно и отвратительно – «позволить всему случиться», оказаться в тех местах и с теми людьми, которых избегал – или вовсе отвергал – твой трезвый рассудок. Это может быть особенно актуально для тех, кого приучили бояться. Я была довольно пугливым ребенком, выросшим в тени сексуализированного убийства моей тети и подростковых проблем своенравной старшей сестры. Так что я испытывала немалую эйфорию и облегчение, когда выбрасывала свое пьяное двадцатилетнее тело на произвол судьбы на улицы ночного Нью-Йорка, регулярно возвращаясь домой в три часа ночи с пачкой чаевых, торчащих из лифчика или ботинка. Проблема, конечно, в том, что то же самое вещество, которое позволяет вам почувствовать свободу, мешает вам отстраниться или защитить себя, если ситуация становится неблагоприятной или опасной. Эту дилемму невозможно разрешить; это узел, с которым каждой из нас придется разбираться самостоятельно. Лишь мы сами можем понять, когда с нас хватит этих неуклюжих выводов, к которым мы приходим сочетая секс и вещества; у меня это заняло 33 года. В моей жизни были и хорошие времена, и плохие (к счастью, катастрофически плохих никогда не было). Но это были мои времена – я выбирала их, пока не выбрала что-то другое. Я знаю, когда вы находитесь под влиянием веществ, может казаться, что вы ничего не выбираете. Но одно из открытий трезвости заключается в том, что вы действительно можете выбрать другой путь, даже если этот выбор парадоксальным образом зависит от утраты иллюзии контроля и усталости от конкретного вида свободы, который предлагает вещество.
ИСТОРИЯ, КОТОРУЮ НАМ РАССКАЗЫВАЮТ – СВОБОДА ОТ + СВОБОДА НА – ТАЛАНТЛИВЫЕ И СМЕЛЫЕ – ТЕМНЫЕ КОМНАТЫ – КВИР-УРОКИ – ВСЕГДА ВОПРОС ВЛАСТИ – У МОЕГО ТЕЛА НЕТ НИЧЕГО ОБЩЕГО С ТВОИМ – ПРАВДИВЫХ ИСТОРИЙ НЕ СУЩЕСТВУЕТ – МИФ О СВОБОДЕ – ДРУГОЕ НАСТОЯЩЕЕ
За то время, что прошло с начала движения #MeToo, в разговорах со своими квир-друзьями я не раз слышала, что они чувствуют, будто находятся за пределами фокуса популярной культуры, сосредоточенного на гетеросексуальной диаде мужчина-хищник /женщина-жертва, поскольку дискуссия, кажется, снова исключает опыт и перспективы, о которых могут рассказать квир-персоны. Люди, с которыми я разговаривала, не стремились привлечь внимание к собственному, зачастую богатому опыту преследования, дискриминации, травли или даже насилия. Скорее, они склонны с настороженностью относиться к проскальзыванию между двойной сплошной и сексуальной паникой (как выразилась Маша Гессен) отчасти из-за того, что многих из них подозревали или обвиняли в ненадлежащих сексуальных желаниях и поступках, часто просто в силу их существования. Этот опыт, как правило, делает квир-персон более восприимчивыми к параноидальному образу мысли, согласно которому выражение любых опасений по поводу логики или методов #MeToo считается попыткой сохранить его неприкосновенность или, что еще более гнусно, доказательством, что всякий, кто озвучивает подобные сомнения, сам представляет опасность.
Вопреки (или благодаря) знакомству с этой историей, многие квир-персоны чувствовали, что должны быть предельно осторожны по причинам, которые Джейн Уорд описала в эссе «Плохие девчонки: как быть обвиняемой»:
Гребаные мужчины. Мужчины, которые лапают, угрожают и оскорбляют девочек, мальчиков и женщин. Наконец, им пришел конец. «Это победа», – говорят комментаторы. «Мы в ярости», – говорят они. У каждого эксперта есть мнение о том, что случилось с нами – «выжившими» в культуре изнасилований.
Мы, кажется, тоже ведем себя осторожно и действуем стратегически. Мы шепчем друг другу: «Пожалуйста, не мути воду и не приводи неподходящие аналогии прямо сейчас». Мы в страхе предостерегаем друг друга: «Пожалуйста, я прошу тебя, придерживайся могущественного источника феминистских истин, неопровержимых свидетельств о насилии и выживании и не отвлекайся на серые зоны и сложности. Не сейчас. Ставки слишком высоки. Наконец-то процесс пошел!» В доверительной беседе мы признаем сложности, но просим не говорить о них за пределами наших тщательно охраняемых феминистских покоев, где, как мы надеемся, с ними будут обращаться с большой осторожностью.
Но эти сложности – не теория. Не частные вопросы. О них свидетельствуют не только самые яркие исторические примеры, такие как ложь Кэролайн Брайант об Эмметте Тилле, или сатанинская паника из-за сексуального насилия в детских садах 1980-х и 1990-х годов, или лесбиянки, ныне известные как «Четверка из Сан-Антонио», ложно обвиненные в сексуальном насилии в середине 1990-х… Эта сложность – то, что нетерпимая и, на первый взгляд, феминистская реакция на сексуализированное насилие часто обусловлена расизмом, сексизмом и гетеронормативностью, а не содержательной феминистской критикой – для многих из нас является тем самым ключевым фактом, который абсолютно невозможно осмыслить в привычных понятиях, чье обсуждение ни в коем случае нельзя до более подходящих времен.
Далее Уорд рассказывает о своей партнерке – учительнице средней школы, которая
